Местное обезболиванье чашкой кофе.
Я тебе не верю больше, и знаешь, милый,
Если поцелуи имеют вкус сладких тофу,
Надо быть японцем, чтоб оценить, а сила...
Сила - это сила, поможет, нет ли?
Хватит ли монеток дойти до цели?
Не пускай любовь свою прочь из клетки,
Ей уже не выжить; мы - не успели,
Мы - недосказали и виноваты
Сами, но не проси у меня прощенья;
Наши отношения словно ката -
Выверенные, выученные движенья.
Знаешь, не хочу я ломать рисунок,
Жить по линиям проще, а я привычный,
Просто мой сентябрь под дождем вымок.
Кофе - обезболивает отлично...
Топаз
ну и, непосредственно...Твоя жизнь проходит между кухней в так и не обжитой квартире и буфетом в шестом корпусе по субботам – остальные дни сливаются в сплошную череду отчаянно-серых понедельников. Ты давно уже не насилуешь память бесполезными допросами, просто ждешь неизвестно чего – и живешь этим ожиданием… и снами, из которых помнишь только взгляд - всегда один и тот же понимающий и усталый взгляд прозрачно-серых спокойных глаз. Спокойных, как спящий подо льдом океан. Иногда тебя мучает бессонница – и ты мечешься по пустой темной квартире, бьешься в истерике от бессилия, от невозможности заснуть, и пьешь крепкий черный кофе – от этого немного легче. К утру ты успокаиваешься, затихаешь, скрутив сопротивляющееся тело в тугой узел серой, безнадежной тоски и боли, но не засыпаешь…
Войдя в холл – огромный, как вытянутая в длину площадь, ты хмуро откидываешь со лба влажные от мороси пряди. Пара уже началась – чем хуже, тем лучше – и ты направляешься в буфет. В боку кофейного автомата размытое отражение – огненный сполох над воротником черного полупальто. Ты здороваешься с отражением за руку, и автомат выдает тебе бумажный стаканчик с растворимым кофе, самым отвратительным в городе. Отпив глоток – кисловатая горечь на языке – ты оглядываешь пустые столики и достаешь пачку дешевых сигарет. Парень за стойкой привычно отводит глаза, хотя видит тебя впервые. Сев за столик, ты прикрываешь глаза и равнодушно вспоминаешь…
Брюнет, невысокий, смуглый, с выразительным лицом и ломкой, птичьей пластикой. Длинные волосы подстрижены ассиметрично, на среднем пальце левой руки – крупный перстень с черным камнем… Все это ты заметил потом, краем глаза, потому что не мог заставить себя отвести взгляд от его глаз – светло-серых, чуть прищуреных, зовущих… Ты подошел, балансируя на нити взгляда, коснулся пальцами столешницы:
- Можно присесть?
- Можно и без этого. – Улыбка становится откровенно призывной. Ты понимаешь:
- Сотня?
- Пойдем.
Вдвоем вы поднимаетесь на третий этаж, в пустой по случаю середины пары туалет – его недавно отремонтировали. Он подходит к зеркалу в половину стены,опирается о раковину, и потягивается, выгибаясь, как кошка. Его отражение смотрит тебе прямо в глаза – без тени страсти. Ты подходишь и обнимаешь его сзади, стараясь не смотреть на себя в зеркале. Как просто… Проводишь ледяными пальцами по шее в распахнутом воротнике черной рубашки, сдвигая тяжелый серебряный медальон на витой цепочке… Он отталкивает тебя, оборачивается и снова смотрит тебе в глаза – в упор. Расстегивает молнию узких джинсов. Этот взгляд завораживает чем-то неуловимо знакомым, становится властным, тяжелым, и неожиданно для себя ты опускаешься на колени.
Вы были вместе два месяца. Он жил в твоей квартире, таскал твои деньги из бумажника, иногда готовил ужин. По вечерам ты лениво наблюдал сквозь сигаретный дым, как он накладывает жгут и заполняет вены смертельным ядом. Он называл тебя «любовь моя» - и это звучало убийственно прозаично. Ты говорил ему «люблю» - слово рассеивалось в воздухе быстрее, чем дым твоей сигареты.
Он умер неделю назад. Ты не видел этого, но точно знал, как и где. Подъезд недалеко от шестого корпуса, убогие граффити на стенах, минет за дозу - густо приправленную отравой, потом долгая,отвратительная агония на глазах у жильцов, и труповозка приехала только на следующий день.
Его смерть оставила тебя равнодушным. Ты так и не узнал его имени. В твоей жизни ничего не изменилось – ты запомнил лишь его короткий, немного нервный смех после оргазма – так смеются над непонятной шуткой.
Подняв глаза, ты натыкаешься на чей-то взгляд – теплый взгляд льдисто-серых глаз. Ты подходишь к стойке, не отпуская этот взгляд – хотя понятия не имеешь, что собираешься сказать. Короткая пауза, и глубокий, с хрипотцой, профессионально-участливый голос:
- Хотите кофе? Настоящего, хорошего кофе? – смутно знакомая улыбка: как будто губы и глаза улыбаются независимо друг от друга.
- Хочу. Смертельно… - твой голос и правда срывается, как у умирающего.
Середина второй пары, в буфете – никого, кроме тебя. Ты прихлебываешь обжигающе-горячий кофе – от его вкуса в твою жизнь возвращаются краски. Ты молчишь и рассматриваешь своего сегодняшнего спасителя. Спаситель больше не улыбается- смотрит серьезно и тоже молчит, застыв в неудобной позе. Он не возражает, когда ты закуриваешь. Не обращает внимания на то, что резинка на твоих волосах ни с того ни с сего лопается, и они жгучими волнами проливаются на спину. Он ничего не отвечает на твой вопрос:
- Сколько с меня? – когда, устав от ожидания, ты собираешься уходить. Только быстрым движением прикасается к твоей щеке и почти неслышно произносит:
- Уже скоро… Потерпи.
- Что?! – ты нервно вскидываешь голову. Парень стоит у другого конца стойки, взгляд – искренне-недоумевающий.
- Хотите еще кофе?
Ты молча кидаешь на стойку пару купюр и торопливо уходишь.
Серое, нависшее над головой небо провожает тебя до дома той же моросью. На ступеньках подъезда ты оборачиваешься… И больше не видишь ничего – только взгляд, тот самый, памятный по снам. Не слышишь ничего, кроме спокойного голоса:
- Ты все еще не одумался? Я пришел за тобой. Идем.
Возвращение памяти болезненнее, чем ее отсутствие. Ты вспоминаешь все сразу – чтобы с усилием разорвать прочную нить взгляда, отвернуться, молча подняться по ступеням, войти в квартиру и сварить себе кофе.